Славяне: Территория и первое диалектное членение.

Первое, исторически засвидетельствованное определение мест поселения славян было дано готским историком VI века Иорданом:

Склавены живут от города Новиетуна и озера, именуемого Мурсианским, до Данастра, и на север – до Висклы; вместо городов у них болота и леса. Анты же — сильнейшие из обоих племён распространяются от Данастра до Данапра, там где Понтийское море образует излучину; реки эти удалены одна от другой на расстояние многих переходов (Иордан, 1960, 35).

Скрупулезную работу по идентификации и локализаци указанных города и озера провела Елена Скржинская и установила:

В локализации как озера, так и города до сих пор нет согласия между исследователями, хотя вопрос о том, где они находились и, следовательно, о том, где пролегал предел распространения склавенов в середине VI в. интересовал историков более двух столетий и продолжает интересовать до сих пор (Скржинская Е.Ч., 1957, 6).

Исходной точкой поисков расположения озера был город Мурса (теперь Эсек) на нижней Драве, пп Дуная. Соответственно город Новиетун искали где-то поблизости. Были и другие предположения, но все в Подунавье. Скржинская же на основании других сведений о славянах считала, что искать Мурсианское озеро в районе Дуная "представляется в корне неправильным" (там же, 14). Вопрос усложнялся тем, что городов Новиетун было несколько, но все они располагались в пределах Римской империи.

Название города специалисты разделяют на две части, из которых первая часть означает "новый". Корень этого слова праиндоевропейский и подобные слова имеются во многих языках. Однако специалисты не обращают внимание на окончание, которое придает слову совершенно славянское звучание (прасл. *novyjь "новый"). Редуцированный гласный звук ь после падения редуцированных в славянских языках не произносится, но когда-то он произносился как ĭ, то есть слово novyjь произносилось приблизительно так же, как и первая часть названия города. Вторая часть названия означает "город", которому есть точное соответствие в германских языках (напр. др.-анг. tūn "ограда", "поле", "двор", "дом", "жилище", "село", "город", совр. анг. town "город"). Из какого-то германского языка славянами это слово было позаимствовано и приняло со временем форму тын в теперешнем более узком значении. Однако ранее оно имело значение "город", так же как и само слово город имело смысл "ограда". Таким образом, название Новиетун означает "новый город", с чем согласны все специалисты.

Поскольку все античные историки размещают славян к востоку от Вислы при том, что "вместо городов у них болота и леса", то пространство от Новиетуна до Данастра не может быть ничем иным, как пространством от Новгорода Великого до Днестра. Что же касается Мурсианского озера, то оно не может быть ничем иным, как озером Ильмень на берегу которого и стоит Великий Новгород. Почему так названо озеро, пока объяснения нет, но можно предположить, что оно имеет англосаксонское происхождение – др.-анг. murcian "жаловаться, заботиться". Такое объяснение возможно, поскольку англосаксы в определенное время пребывали в окресностях Новогорода (см. раздел Англосаксы в Восточной Европе). Для скептиков эти рассуждения могут показаться неубедительными, но для добросовестных ученых и без них вопрос был ясен еще 120 лет назад:

Простая логика — если только она не затемнена предвзятымъ мнѣніемъ — приводитъ насъ къ заключенію, что родина славянъ или, по крайней мѣрѣ, центръ ея, вплоть до начала великаго переселенія народовъ должна была находиться внѣ сферы переворотовъ, постигшихъ южнорусскія степи начиная IV вѣкомъ до Р.Хр. и кончая IV вѣкомъ нашей эры. Только послѣ спокойнаго развитія въ теченіе этого продолжительнаго періода времени, выступая послѣдними на историческую арену, славяне могли сыграть ту роль, которую они сыграли на самомъ дѣлѣ (Браун Ф. 1899, 76).

И такая логика может найти возражения, поэтому обратимся к археологии. Большая часть специалистов, среди которых Ю. В. Кухаренко, Л. Д. Поболь и другие, со славянами связывают зарубинецкую культуру. Однако в вопросе об ее происхождении среди ученых единства нет. Одни видят ее корни в скифской культуре, другие – подгорцевско-милоградской, иные считают, что зарубинецкая культура сложилась на основе нескольких культур. В свое время Ю. В. Кухаренко, рассматривая вопрос происхождения зарубинецкой культуры, писал:

"Общим для всех этих точек зрения является безусловное признание того факта, что зарубинецкая культура как таковая сложилась в области Среднего Приднепровья на местной основе, и происхождение ее, следовательно, не было вызвано каким-либо продвижением на эту территорию населения из других мест. С этим никак нельзя согласоваться. Зарубинецкая культура не сложилась и не могла сложиться в области Среднего Приднепровья, где она генетически не увязывается ни с одной из культур предшествовавшего ей времени. Культура эта сложилась в западных районах Полесья и Волыни в результате проникновения туда венедских племен с северо- запада, из Поморья. Появление памятников зарубинецкой культуры в Приднепровье является результатом переселения туда зарубинецких племен из более западных областей" ( Кухаренко Ю.В., 1960, 289-290).

Такая убежденность Кухаренко основывается на том, что только в Западном Полесье и на Волыни зарубинецкие памятники генетически и без хронологического разрыва связываются с более ранними памятниками. В то же время в остальных районах распространения зарубинецкой культуры подобной связи не наблюдается. Более того, в Приднепровье зарубинецкая культура возникает как-то внезапно на разнородной основе (Там же, 293, 297). Кухаренко отмечает, что мнение о распространении зарубинецкой культуры в Приднепровье из Полесья и Волыни высказывалось и ранее. И этот процесс связывается с началом движения славянских племен с их предыдущих мест поселения, которые определялись так:

По мнению М.И.Артамонова, венеды (в собственном смысле этого слова) являлись носителями так называемой культуры лицевых урн, или поморской, возникшей в качестве особого явления на Кашубской возвышенности на основе древней лужицкой культуры (Там же, 297).

Поддерживая мнение Артамонова, Кухаренко полагает, что экспансия поморских венедов была "основным фактором в формировании зарубинецкой культуры на огромных пространствах к востоку от Вислы” (Там же, 298). Мнение о возможности поиска славянских истоков в поморской культуре можно найти и у Седова. Он указывает, что, начиная с 550 г. до н.э., в результате расселения племен поморской культуры в восточных районах лужицкой культуры (Повисленье) складывается культура подклошевых погребений, которую уже можно рассматривать как раннюю собственно славянскую и ответвлением которой стала зарубинецкая культура (Седов В. В., 1990-1, 83). И Кухаренко, и, в определенное мере, Седов считали, что экспансия поморцев привела и к возникновению пшеворской культуры в Повисленье, но такое мнение не имеет надежного подтверждения, и большинство современных ученых рассматривают эту культуру как германскую. Так оно должно было быть, поскольку возникла она, хотя и под влиянием кельтов, но на субстратной основе. Ранняя пшеворская керамика мало отличалась от позднелужицкой (Баран В.Д., 1985, 26, Третьяков П.Н., 1952, 132). На территории Украины пшеворские памятники распространены только в бассейнах Западного Буга и Днестра, а основной ареал этой культуры соответствует территории позднейших поселений германских племен. Но что касается процесса формирования зарубинецкой культуры, то здесь, очевидно, нужно в значительной степени согласиться с Кухаренко, когда он описывает этот процесс, как постепенное движение славян по Висле вверх, потом по Западному Бугу в бассейн Припяти и далее на восток до Днепра. Это движение началось из области восточнее Нижней Вислы до верховьев Немана, где мы разместили предков славян после первичного их расселения с исторической прародины по обоим берегам Вилии. Освоив южную часть бассейна Верхнего Днепра, славяне, распространяя свою зарубинецкую культуру, начали на рубеже нашей эры продвигаться в северные районы Подесення и на гомельское и могилевское течение Днепра (Шмидт Э. А., 1990, 113).

Процесс расселения зарубинецких племен растянулся на несколько веков. Наиболее ранние памятники зарубинецкой культуры в Западном Полесье датируются II ст. до н.э., а на Десне и Сейме они появляются только в I ст. и даже в начале II ст. н.э. (Там же, 297; Заверняев Ф. М., 1970.). При этом и языковеды, и археологи отмечают, что распространение зарубинецкой культуры на восток и север носило мирный характер:

…балтийский этнический элемент в Верхнем Поднепровье не отступал в сколько-нибудь значительных масштабах к северо-западу по мере продвижения восточных славян на север. По-видимому, славянское продвижение протекало как естественное постепенное проникновение с ассимиляцией балтийского элемента в разное время на разных частях данной территории (Топоров В. Н., Трубачев О. Н., 1962, 173).

В силу неизвестных нам обстоятельств сопротивление пришельцам здесь (в Верхнем Приднепроаье – В. С.) было менее сильным, чем на скифско-сарматском Юге и древнелитовском Севере. Это привело к прочному оседанию на этой территории зарубинецких племен и постепенному ассимилированию ими местного населения. Уже в I в. н.э зарубинецкие племена поселяются по берегам Сожа, где они (как это имело место несколько ранее на Днепре) оседают на милоградских городищах. (Кухаренко Ю. В., 1960, 299).

Постепенно зарубинцы заняли территорию от Вислы до верховьев Псла и Оки, и на этой территории в известных уже нам ареалах в очередной раз произошло расчленение в то время единого языка населения на отдельные диалекты. Карта общей славянской территории с ареалами отдельных племен в соответствии с первичными славянскими диалектами показана на карте (см. рис. 44). Западная граница славянской территории была определена по Висле в соответствии с историческими данными:

Все древние авторы сходятся во мнении, что Висла является границей Германии и Сарматии, и нет никаких причин предполагать, что это их мнение не имеет реального основания (Нидерле Любар, 1956, 32).

На данной карте в дополнение к ареалам древних славянских племен, определенных графоаналитическим методом, показаны также ареалы двух основных племен полабских славян бодричей (ободритов) и лютичей (вильцев), ареал поморских славян и ареал лужицких славян. Их расположение принято гипотетически с учетом их позднейших мест поселений (Саливон А.Н.,1981, 131) в предположении последовательного движения славянских племен на запад. Определив западную границу славян по Висле, мы получили несколько “свободных” ареалов, где и были размещены прародины указанных славянских племен. При этом прародина лужицких славян была размещена в непосредственной близости от прародины поляков и чехов, а для полабских и поморских славян практически не оставалось никаких других вариантов.

Рис. 44. Поселения славянских племен в конце I тыс. до н. э. – в начале тыс. I н.э.

Бодр – Бодричи, Болг – предки болгар, Бр – предки белорусов, Луж. Сл. – предки лужицких славян, Лют – лютичи, П – предки поляков, Ю.-р - предки носителей южного русского диалекта, С.-р - предки носителей северного русского диалекта, Пом – предки поморских славян, Слв – предки словенцев, Слц - предки словаков, С/Х – предки сербов и хорватов, У/Т – предки уличей и тиверцев (?), Укр – предки украинцев, Ч – предки чехов.

На карте показан гипотетический ареал поселений предков уличей и тиверцев, но надежных оснований для этого пока еще нет, кроме общего соображения о том, что этот арел должен был быть заселен каким-то славянским племенем, потомки которого растворились среди других этносов (возможно среди романского населения Балканского полуострова).

Гипотетический ареал бодричей к востоку от нижней Вислы до Мазурских озер очевидно был заселен славянами значительно позднее других. В начале тысячелетия здесь была распространена вельбарская культура, творцами которой были готы.

Вельбарская культура в позднеримское время (по: Kokowski. Problematyka kultury wielbarskiej w młodszym okresie rzymskim). Фрагмент карты (Бірбрауер Ф. 1995, 37. Рис. 6).

Видимо под давлением славян готы должны были двигаться вдоль берегов Вислы и Западного Буга на Волынь и дальше в причерноморские степи (см. карту выше). Возможно, здесь какое-то время проживало вперемешку готско-славянское население.

Уже давно слависты для поисков прародины славян привлекали данные географической ботаники, связывая славянские названия некоторых растений с территорией их произрастания (Krahe Hans, 1961, 30-31). Наиболее убедительные результаты такого подхода приведены в работе польского ботаника К. Мошинского, занимавшегося также и славянской лингвистикой (Moszyński Kazimierz. 1957). Согласно его исследованиям, на территории поселений славян не должны были произрастать такие деревья: бук, тис, плющ, пихта, лиственница и явор. К такому заключению ученый пришел потому, что названия этих деревьев в славянских языках неславянского происхождения, т.е. являются заимствованными из других языков. Очевидно, они были позаимствованы славянами у местного населения после их расселения на более широком пространстве. Мошинский составил карту (см. Рис. 45) распространения указанных деревьев в Восточной Европе на начало 20-го века. За два тысячелетия климат в Европе существенно не изменился, поэтому можно предполагать, что общая территория распространения бука, тиса, пихты, лиственницы и явора не должна накладываться на территорию славянства. Как видно на карте, наложение все-таки имеет место для тиса и явора, немного для бука и лиственницы, но в основном на территории полабских славян, язык которых нам практически неизвестен. Возможно, что для этих пород деревьев у них были свои названия, но этого мы никогда не узнаем.

Рис. 45. Карта территории расселения славян (отмечена красными точками) на начало первого тыс. и распространение пород деревьев:

Черная горизонтальная линия – бук (Fagus silvatica); красная горизонтальная – плющ (Sorbus torminalis); желтая горизонтальная – тис (Taxus baccata); фиолетовая вертикальная – лиственница (Larix decidua Miller); зеленая вертикальная – явор (Acer pseudoplatanus); синяя вертикальная – пихта (Abies alba).

Связывая зарубинецкую культуру со славянами, специалисты подразделяют ее на отдельные локальные группы. Кухаренко полагал, что таких групп было три – полесская, верхнеднепровская и среднеднепровская (Кухаренко Ю. В., 1964). Максимов же разделил всю область распространения зарубинецкой культуры на пять регионов:

1. Среднее Поднепровье от устья Десны до устья Тясмина.

2. Припятское Полесье (Горынь, Стырь),

3. Верхнее Поднепровье, главным образом по правому берегу Днепра от Березины до Припяти, а также по Сожу.

4. Верхнее течение Десны – территория Брянской области.

5. Побужье – на берегах Южного Буга от устья Десны (лп) до р. Сельница (пп) и на реке Соб (лп). (Максимов Е. В., 1982, 9 – 10).

Вопрос о продолжительности существования зарубинецкой культуры противоречив. Кухаренко, Поболь и некоторые другие специалисты общий хронологический диапазон существования зарубинецкой культуры вкладывает в период с III ст. до н.э. до III и даже V ст. н.э. (Кухаренко Ю. В., 1964, 48; Поболь Л. Д., 1983, 21), кое-кто отводит для нее более узкие хронологические рамки – от конца III ст. до н.э. до II ст. н.э. (Максимов Е. В. 1982, 173). При этом только один из пяти возможных регионов зарубинецкой культуры – Верхнеднепровский имеет памятники всего хронологического диапазона, а Южнобужский и Верхнедеснянский сформировались на рубеже нашей эры (Там же, 173). Определение хронологических рамок существования зарубинецкой культуры принципиально для лингвистов с точки зрения определения времени распада общеславянского языка. Считается, что он прекратил свое существование в VI – VII вв. (Филин Ф.П., 1972). Однако важные факты, приводимые археологами, заставляют нас думать, что процесс распада растянулся на продолжительное время. Эти факты свидетельствуют, что его начале может быть отнесено к I ст. н.э. :

Мы придерживаемся точки зрения, согласно которой зарубинецкая культура Среднего Поднепровья в середине или в конце I ст. н.э. переживает острый кризис. Именно в это время исчезают зарубинецкие могильники в Припятском Полесье, на Среднем и Верхнем Днепре, отсутствуют и более поздние материалы на поселениях (Козак Д. Н., Терпиловский Р. В., 1986, 35).

Подобные взгляды высказывали также Кухаренко и Максимов, тогда как Поболь доказывал, что зарубинецкая культура не исчезла здесь в первые столетия нашей эры, а продолжалась и в более поздние времена, в первой половине I тыс. н.э. (Поболь Л.. Д., 1983, 24). Седов тоже считал, что классические зарубинецкие древности (I ст. до н.э. – I ст. н.э.) в Среднем Поднепровье трансформировались сначала в позднезарубинецкие и что потом из них сформировалась киевская культура (III – IV ст. н.э.). (Седов В. В., 1990-1, 83). Территория распространения киевской культуры довольно четко соответствует ареалам формирования южнорусского диалекта, болгарского, сербскохорватского и словенского языков. Таким образом, в то время, как в западной части общеславянской территории уже мог начаться процесс распада, то восточная ее часть только начала заселяться славянами.

Рис. 46. Карта распространения зарубинецккой культуры и ее локальных групп, наложенная на ареалы формирования славянских языков. Карта составлена на основании работы Кухаренко (Кухаренко Ю.В. 1964).

Красной линией отмечена общая граница зарубинецкой культуры по данным разных исследователей. Синей – границы локальных вариантов по Кухаренко.

Мы видим, что один локальный вариант зарубинецкой культуры в определенной степени соответствуют ареалу формирования украинского языка, другой охватывает ареалы словацкого, чешского и лужицких языков, а третий соответствует предположительному ареалу уличей и тиверцев. Время формирования этих языков может быть отнесено к 1-2-му ст. н.э. На заселенной позднее территории распространения киевской культуры формирование отдельных языков закончилось к 5-му ст.

В такой ситуации вызывает сомнение полученная графическая модель родства славянских языков, которая предполагает проживание славян на определенной территории в течение долгого времени. Однако нужно принять во внимание то, что в разных ареалах уже существовал свой языковый субстрат, который отражал обратно пропорциональную зависимость количества общих признаков от расстояний между ареалами. Подобный процесс происходил при расчленение латинского языка под влиянием разного субстрата в Испании, Франции, на Балканах (Pokorny Julius, 1968, 178-180). При таком предположении следует согласиться с мнением археологов в том, что дославянское население не отошло на новые места, но было ассимилировано славянами, хотя оказало значительное влияние на язык и обычаи новоприбывших. К примеру, следует обратить внимание на следующее наблюдение:

Мы не знаем, как раннезарубинецкое население именовало свои поселки и кладбища, но суть древнегреческих наименований (полис – некрополис) удивительно точно проявляется в зарубинецкой топографии – на одном мысу располагалось поселение – место для живых, на следующем – могильник, место для умерших (Максимов Е. В., 1982, 59).

Возможно, что описанная традиция в местах распространения зарубинецкой культуры существовала еще с тех времен, когда здесь имели свои поселения предки древних греков.

Археологические исследования поселков, городищ и курганных могильников в Витебской области показывают, что эти памятники в одних случаях оставили балты, в других – славяне, в третьих – смешанное население. (Левко О. Н., 1990, 39). Такая ситуация существовала почти на всей восточной части общеславянской территории, и в таких условиях общий праславянский язык, приняв в каждом ареале разные черты языков, или диалектов туземного балтского населения, расчленился на славянские диалекты, которые позднее уже развились в отдельные языки, в соответствии с расположением географических ареалов. Так был ускорен процесс расчленения славянских языков, и поэтому было совсем необязательно, чтобы все славянство в течение нескольких столетий стабильно занимало указанную на рис. 44 территорию. Однако имеютя основания утверждать, что первоначальные диалектные различия в языке славян проявились у населения противоположных берегов Днепра. Достаточно отчетливые следы этих различий можно выявить в лексических и фонетических явлениях современных славянских языков. В целом они разделили праславянство на западную и восточную ветви, граница между которыми со временем стала довольно розмытой. Вот некоторые лексические отличия западной ветви в современной украинской орфографии:вага, дбати, жебрати, качка (утка),кохати, крига, мацати, прагнути, прикрий, рада, ропа, скиба, скроня, слимак, стодола, строкатий, тривати, тримати, шати, шкода, штурхати, шукати и др. Преимущественно это слова, позаимствованные из германских и других языков. Для восточной ветви праславянства характерными являются такие слова (в русской орфографии): грусть, жулить, лукавый, мел, мечта, молния, пир, случай, смотреть, терзать, удобный, ужин и др. Есть еще небольшая группа слов, которые первоначально принадлежали одной ветви праславянского языка, но позднее распространились в одном-двух языках другой ветви (вада, кулик, литка, хиба, хата, ворот, корпать, луч). Определить природу этих слов непросто, поскольку даже и некоторые приведенные примеры могут вызвать сомнение, но стратиграфию заимствований в славянских языках иногда сделать очень нелегко и пока еще не обходится без определенного субъективизма. Скажем, указанному первичному разделению славянства могут отвечать также две разные формы некоторых древних праславянских слов, которые уже приводил Смаль-Стоцкий (Смаль-Стоцький Ст., 1927), например: зап. прасл. *popel( (укр. попіл, пол. popiół, ч. popel, слц. popol, блр. попел) – вост. прасл. *pepelъ (рус. пепел, болг. пепел, серб. пепео); зап. прасл. *sklo (укр. скло, пол. szkło, ч., слв. sklo, луж. šklo, бр. шкло) – вост. прасл. *stьklo (рус. стекло, болг. стекло, серб. стакло, слвн. стекло); зап. прасл. *pъtakъ (укр., блр. птах, пол.,ptak, ч. pták, слц. vták) – вост. прасл. *pъtica (рус., болг., серб., птица, слвн. ptíca) и др. Для первой пары такое предположение более достоверно, несмотря на наличие рус. диал. попел, которое может быть заимствованным из украинского, но разница в форме второй пары, очевидно, возникла позднее в предположении польских влияний на украинский и белорусский языки, поскольку имеется др.ч. stklo. Эти примеры могут свидетельствовать, как опасно делать дальновидные выводы на основании отдельных фактов, в то время как статистические данные всегда более надежны. Тут же следует указать, что первичное членение праславянского языка на два диалекта, восточный и западный, не могло найти отражения в сознании славян, поскольку различие в их языках все-таки не было существенным. Да и вряд ли славяне в полной мере осознавали свою этническую общность без четкого представления о заселенной ими территории.

Еще более надежным свидетельством первоначального разделения праславянского языка на два первоначальных диалекта могут быть грамматические формы и фонетические признаки. Примером одной из таких форм является суффикс -ik(a), характерный для восточного диалекта, и его вариант -ic(a), характерный для западного:

В украинском и белорусском языках -ik (a) не имеет определенных зон распространения, образования с ним носят единичный и разбросанный характер. Таким образом, основное направление изоглосс выявляется довольно отчетливо: с одной стороны, великорусско-южнославянская, с другой – украинско-белорусско-западнославянская (Вендина Т.И., 1975, 72-73).

Глубокий анализ важнейших фонетических признаков, которые проявили себя в праславянский период, но не охватили всей славянской общности, провел польский языковед А. Фурдаль (Furdal Antoni, 1961). Он считал, что первое диалектное членение праславянского языка произошло после появления в нем следующих изменений:

В соответствии с проявлением этих изменений А. Фурдаль составил географическую схему праславянской территории, на которой выделил четыре области. Автором к схеме внес небольшие коррекции для расположения украинского и белорусского языков (см. Рис. 47).

Рис. 47. Первое диалектное членение праславянского языка. Цветными линиями показаны границы фонетических трансформаций.

Первая область А – большое пространство на западе праславянской территории, где сохранились группы kv, gv и tl, dl и произошла трансформация χ и sk в š и šč соответственно. Этому пространству, как считал Фурдаль, однозначно отвечают польский, чешский, словацкий и лужицкие языки. Польский ученый не относит к этой группе украинский и белорусский языки, хотя отдельные факты сохранения групп kv, gv и трансформации χ в š в украинском и белорусском языках имеются (для примера укр., блр. квітка, укр. диал., блр. шарый и др.) Фурдаль вслед за другими учеными своего времени относит подобные факты на счет польских влияний, хотя сам же указывает, что имеющиеся в диалектах русского языка группы kv, gv польскими влияниями объяснены быть не могут. Далее Фурдаль выделяет на своей схеме небольшую северную область B, которая отвечает новгородскому и псковскому диалектам и для которой характерны переход tl, dl → kl, gl, фрагментарное сохранение групп kv, gv, šč и некоторые другие особенности. Очевидное объяснение всем этим фактам может быть такое. Сохранение группы kv, gv и tl, dl и трансформация χ и sk в š и šč произошли в западной ветви праславянского языка, из которой позднее кроме польского, чешского, словацкого, лужицкого и других западнославянских языков выделились также украинский, белорусский языки, и северорусский диалект. С отходом носителей северорусского диалекта на север их язык развивался по своим собственными законами, что и привело к развитию указанных Фурдалем фонетических особенностей в современном северорусском диалекте. Поскольку в некоторых говорах северорусского диалекта спорадически сохранились группы kv, gv, но в меньшем количестве, чем в украинском и белорусском языках, то становится очевидным, что процесс перехода первичных kv, gv в cv, zv начался на востоке славянской территории под влиянием западнофинских языков и далее на запад шел все менее интенсивно. Это привело к тому, что в украинском и белорусском языках в большей степени сохранились группы kv, gv, хотя нельзя отбрасывать и предположения, что формы cv, zv в этих языках могли отчасти распространиться в более поздние времена под влиянием русского языка.

Сделанные выводы подтверждают и две другие фонетические области на схеме А. Фурдаля. Большая область D на востоке славянского пространства, которая характеризуется переходом tl, dl → l и палатализацией kv, gv в cv, zv, а также переходами χ → s’ и sk → s'c’ отвечает южному диалекту российского языка и всем южнославянским языкам кроме словенского. Отнесение сюда Фурдалем украинского и белорусского языков не является оправданным, поскольку, как он и сам признает, переход tl, dl → l не имеет четких границ, и наличие его в разных языках может быть объяснено упрощением в группе согласных. Выпадение t/d могло иметь место в разных местах и в разное время и всюду иметь тот же результат, по которому нельзя делать определенных выводов. И, наконец, переходная область С, в которую Фурдаль относит только словенский язык, который обладает определенными морфологическими признаками, что отмечается также другими учеными, в частности Ниной Мечковской (Mečkovska Nina Borisovna, 1985, 25). Все это подтверждает, что между двумя первичными ветвями праславянского языка не было четкой языковой границы, а, напротив, вдоль Днепра шла переходная полоса диалектов, фонетические, и очевидно морфологические явления которых, сказались на современных украинском, белорусском, словенском языках и на северном диалекте русского языка.

О культурно-языковой близости новгородцев и украинцев писал Николай Костомаров еще в 1861 в статье "Две русские нородности" (Костомаров Микола, 1920 и др.) и обращался к этой теме в других своих работах. В частности, он приводил примеры слов новгородского говора, отсутствующих в русском языке, но обычных в украинском ("коваль", "парубок", "шукать", "шкода", "жона", "дивиця", "травиця", "що" вместо "что" и т.д.) С другой стороны, особая близость южного диалекта русского языка к южнославянским языкам стала причиной того, что русский язык с большей легкостью воспринял южнославянские элементы из церковнославянского языка, основанного на древнеболгарском. Большая отдаленность украинского языка от болгарского была причиной того, что он был чужд широким массам народа:

… в отношении к простой мове церковнославянский выступал как язык специфически ученый, малопонятный для широкой аудитории. (Живов В.М., 1985, 73).

Украинские лингвисты, не понимая истинной причины, сетуют на то, что "значение старославянского языка и его украинского церковнославянского варианта не только надлежащим образом не оценено, но даже проигнорировано» при становлении украинского литературного языка в предпочтительной ориентации на народный язык" (Белей Любомир, Белей Олег, 2001, 5-6). Разное восприятие церковнославянского языка русскими и украинцами является следствием разной степени родства, которая, очевидно, на подсознательном уровне ощущается людьми:

языковое ощущение украинца часто оказывается беспомощным при определении не только лексического значения старославянского слова, но и основных его грамматических значений, особенностей парадигматики и пр. (там же, 8).

Даже такое старославянское слово как порок, звучащее полностью по-украински, не было воспринято украинцами и не стало в украинском языке синонимом имеющимся в нем таких слов как вада, или хула, восходящих к общеславянскому лексическому фонду. В целом, понимание лингвистами генетической отдаленности украинского языка от старославянского не сопровождается признанием большей генетической близости к нему русского языка.

Первоначальное разделение славянства на западную и восточную ветви подтверждают также данные этнографии. При большом количестве общих для всех славян обрядов есть ряд свадебных обычаев, типичных для Польши, Моравии, Украины, Белоруссии, западной зоны русского севера, среди которых такие как разжигание костра на свадьбе и прыжки через него, усаживание невесты на кадку. Точно так же на указанных территориях разыгрывается обрядная вражда между девушками и замужними женщинами (Гура А. В., 1981, 263). Есть также обычаи, типичные только для южных русских и южных славян (Там же, 264). При значительном разнообразии жатвенной обрядности все же отмечается близость восточно- и южнославянских обрядовых традиций, которые противопоставляются западнославянской традиции (Терновская О.А., 1981, 254). Нужно обратить также внимание на то, что в домостроительной терминологии славян нет ничего общего, если не считать таких общепонятийных слов, таких как стена, печь, порог, дверь и окно. Для примера, сравним украинскую и русскую терминологии: комин – труба, дах – крыша, кроква – стропило, сволок – матица, підлога – пол, призьба – завалинка, драбина – лестница и др. При этом украинским словам есть соответствия в западнославянских языках, в то время как русские слова являются одинокими. С одной стороны, это подтверждает указанное разделение славянства на две ветви, а с другой, – отрицает существование восточнославянского языкового единства уже на времена развитого домостроения среди славян, которое может быть отнесено задолго до времен Киевской Руси. Этому первичному разделению славянства якобы противоречит определенное количество общей лексики, свойственной только украинскому, русскому и белорусскому языкам, но было бы удивительно, если бы эти языки не имели общей лексики, при общей исторической судьбе их носителей, но эта общность относится уже к более поздним, историческим временам. Вот некоторые примеры общей лексики из числа приведенных в одной из работ российского ученого: белка, кошка, собака, хомяк, радуга, дешевый, багор, жемчуг, кнут, ковер, коромысло, кровать, кружево, сапог, скамья, скатерть, шелк, ватага, погост, девяносто, сорок и т. д. (Филин Ф. Ф., 1962). Бросается в глаза, что большинство из этих слов в соответствии с их значением, действительно, можно отнести к более поздним временам довольно высокого уровня культуры славян, в то время как черты, характеризующие первичное разделение славянства на западную и восточную ветви, выглядят более архаичными. Примечательно, что в солидной работе по истории украинского языке в главе, относящейся к лексике «древнерусского» языка вообще не приводится ни одного слова, свойственного только восточнославянским языкам (Русанівский В.М. 1983, 29-153).

О первоначальном разделении славянства на две большие ветви говорят и данные археологии, но об этом речь пойдет ниже. Пока же можно сказать, что свидетельства античных историков о разделении всего славянства на две группы племен (восточных антов и западных венедов) имеет под собой в основе совершенно реальные отношения внутри славянского мира. Существующая трипартиция славян на западных, восточных и южных сложилась не сразу. Впервые ее предложил чешский историк Палацкий (до него Востоков делал это неуверенно). Согласно Смаль-Стоцкому, такое разделение всего славянства в дальнейшем охотно поддержали русские ученые Надеждин, Срезневский, Соболевский и украинец Максимович (Смаль-Стоцький Ст. 1927). Однако надо все-таки признать, что на то время славянские языки не были изучены в достаточной степени для того, чтобы дать их обоснованное разделение, тем более, что на протяжении истории сходство между языками менялось в силу географических и политических причин.

Территории распространения милоградской и юхновской культур.

Территория поселения западной ветви славян в основном совпадает с территорией милоградской культуры, а территории восточной ветви – с территорией юхновской культури. Милоградскую культуру (IX-III ст. до н.є) следует связывать с племенами балтов, которые кроме своих исконных мест также заселяли правобережье Припяти. Очевидно, она стала тем культурно-языковым субстратом, на котором были сформированы этнические группы западных славян. В. Еременко, рассматривая отличия милоградской и зарубинецкой культур, приходит к выводу, что нет оснований "утверждать о доживании милоградской культуры до II-I вв. до н.э., и тем более для доказательства происхождения зарубинецкой культуры от милоградской" (Еременко В.Е. 1997, 62), но не отрицает определенного типологического сходства между их элементами. В это же время существовала юхновская культура, которую можно связывать с англосаксами, ранее ставшими здесь творцами лебедовской культуры, следы которой просматриваются в юхновской. Однако ее связи с бондарихинской культурой говорят о возможности проживания здесь смешанного англосаксонско-мордовского населения.

Как уже отмечалось, среди археологов нет единства во взглядах на происхождение зарубинецкой культуры. Они разделились на сторонников концепции миграционного и интеграционного ее происхождения:

Сторонники концепции миграционного происхождения зарубинецкой культуры не признают или почти не признают участия автохтонного населения в ее создании. Они считают, что между местными предыдущими культурами и появлением зарубинецких памятников был хронологический разрыв – хиатус, который сопровождался отсутствие заселенности этих территорий.
Последователи интеграционной теории, напротив, признают роль местного населения как субстрата зарубинецкого. Главным аргументом для них является технологическое сходство некоторых артефактов (Пачкова С.П. 1999, 9)

Мы знаем, что славяне ни были автохтонами на территории зарубинецкой культуры, но влияния местного субстрата на ее формирование могли быть (см. карту ниже)

Карта-схема развития зарубинецкой культуры под влиянием местного субстрата.
Условные обозначения:
1 – ареалы зарубинецкой культуры.
2 – территория культуры Поенешти-Лукашевка.
3 – границы и территория поморской культуры.
4 – границы и территория милоградской культуры
5 – границы и территория скифской лесостепной культуры Киево-Черкасской группы.
6 – границы и территория скифской лесостепной культуры Посульской группы (там же, 10. Рис. 1).
Карта тонирована цветом автором.

Расположение ареалов зарубинецкой культуры на карте не противоречит мнению, что зарубинецкая культура была сформирована носителями поморской культуры, но под влиянием местного субстрата

Нарисованная здесь на нескольких страницах картина никак не вписывается в панораму предыстории славян изображенную В. Седовым на более чем на шестистах страницах. Вступать в дискуссию с маститым ученым нет смысла, я его не смог переубедить и при личной встрече задолго до написания его грандиозного труда (Седов В.В. 2002). Оценку нашим усилиям даст только история.